11 апреля 2022, 06:15

Директор Самарского драмтеатра: «Я с разницей в неделю был на «Тартюфе» и оба раза видел полный зал. Это феномен»

Новый директор Самарского театра драмы десять лет работал в сфере культуры в одном из самых интересных регионов — Пермском крае. Том самом, где ломались копья вокруг культурной революции, работал Курентзис и выпускали премьеры знаменитые европейские режиссёры. Может ли культура стать драйвером развития экономики, что нужно поменять в Самарской драме и какой профессии завидует директор — в интервью Вячеслава Торчинского.

Вячеслав Торчинский

- с 2011 года начальник департамента культуры и молодежной политики Перми

- с 2017 года заместитель главы администрации Перми по культуре и молодежной политики

- с 2018 года министр культуры Пермского края

- с 9 марта 2022 года директор Самарского театра драмы

- Вы месяц как впервые оказались, условно говоря, «внутри театра».

- Да, я был министром, был начальником департамента культуры, но директор театра — это другая профессия. Театр - это отдельное производство со своей логистикой, своими цехами, своей системой безопасности, графиком и так далее. Надо понимать, как это всё устроено, чтобы не дай бог не нарушить системную работу.

- Как у вас разделяются функции с худруком Валерием Викторовичем Гришко? По уставу, по личной договоренности?

- Устав всё предусматривает. Валерий Викторович отвечает за то, что касается творчества, от начала до конца. Моя задача — обеспечивать работу административно. Если вдруг у меня возникают какие-то идеи, мы их в любом случае согласуем с художественным руководителем.

- Что с реставрацией здания? Слышу и пишу про неё уже 15 лет.

- Это судьба почти всех театров, и европейских, и российских. Театры быстро не делаются. Реставрация объекта культурного наследия — сложнейшая задача, в которой нужно совместить практически несовместимое. Мы хотим, чтобы и современные требования пожарной безопасности были соблюдены, и доступная среда, и комфорт зрителей, и новые постановочные требования. И вот уже вроде бы вышли к окончательному проекту — тут экономика меняется.

В самом начале оценка проекта была полтора миллиарда, а теперь из-за повышения цен на стройматериалы полный проект стоит пять миллиардов. Это объективная ситуация. Понятно, что мы должны жить по средствам и не можем рассчитывать на такую сумму. Теперь у нас есть эскизное решение, которое устраивает всех - от художественного руководителя до проектировщиков. Надо решить ряд юридических вопросов, чтобы внести изменения. И есть надежда, что до конца года мы получим скорректированный проект и отправим его на госэкспертизу. Дальше министерство культуры и правительство будут пытаться получить федеральные деньги. Очень непростая задача, под силу только самым сильным администраторам, но вот Самара в этом успешна. Тогда, получается, в 2023-2024 годах могут начаться работы.

- Что будет с тем проектом, который уже видели самарцы, с подземным Малым залом и Пушкинскими павильонами?

- В предложенной корректировке с точки зрения зрителя мало, что поменяется. Основные позиции сохранили. И Малый зал, и Пушкинские павильоны останутся. Меняются, например, объёмы административных помещений.

- И это уместится обратно в полтора миллиарда?

- Нет, конечно. Пока мы говорим о 3-3,5 миллиардах. У нас сильный проектировщик, который глубоко погрузился в тему театра, посмотрел аналоги, тот же Театр наций, тоже построенный архитектором Михаилом Чичаговым.

Ещё мы попытаемся сделать текущий ремонт, хотя бы интерьерный. Хотим к новому сезону предстать в обновлённом виде. А то у нас в зрительской части есть места, которые вообще показывать нельзя. Сейчас состояние здания не соответствует качеству театра. Низкий поклон актерам, которые здесь играют, и зрителям, которые приходят.

- Занимаетесь ли вы сейчас поиском площадки, на которую переедет театр на время реконструкции?

- Нет, пока рано об этом думать. Далеко не все виды работ требуют остановки работы театра. Да, в какой-то момент мы начнём делать зрительный зал, но это может совпасть с летом. Где-то можем сдвинуть начало сезона, где-то поработать на другой площадке. Какое-то время можем «табором» поездить по стране и области, месяц точно. Потом, когда вся картина сложится, будет понятно, надо ли нам вообще всерьёз переезжать. Есть такое понятие, как «прикормленность места», и с переездом мы потеряем часть зрителей. Но вот чего мы точно не можем сделать — остановить театр совсем и распустить труппу, например, в отпуск.

- Когда вы работали в Перми, у вас был опыт реконструкции?

- Мы реставрировали Театр юного зрителя. При мне закончилось проектирование Большого зала филармонии, завершили проект для «Театра-Театра». Плюс в департаменте культуры у меня в подчинении было 42 учреждения, в том числе больше десяти дворцов культуры. На сегодня их все отремонтировали. А они все доставались нам от заводов. Некоторые с полностью выгоревшими залами и затопленными подвалами.

- То есть Самарской драмой вас не испугать?

- Нет, конечно. Здесь вопрос отчасти связан с финансированием. Нам надо будет проявить активность, чтобы доказать правительству и губернатору, что нам можно доверить деньги, и мы сделаем эту работу. На собеседовании у Дмитрия Игоревича Азарова я понял, что у него тоже особое отношение к этому театру. Такая же любовь, как и у всех самарцев. И желание что-то изменить есть, иначе не было бы смысла меня сюда приглашать.

- Какие еще первоочередные задачи вы как директор видите для себя в драматическом театре?

- Они уже на стыке с творческой частью, мы обсуждаем их с художественным руководителем. Театру не хватает ещё нескольких вещей. Например, гастрольной жизни. Особенно поездок в другие регионы. Не все спектакли, которые здесь воспринимают «на ура», так же примет другой зритель. И это тоже важный опыт. Ссылки на полные залы - это всё-таки опасно. Второй момент — мало новых постановок. Одна-две в год — это смерть театра рано или поздно. Репертуарная афиша должна обновляться, тем более в большом городе.

- Всё-таки у нас не одна-две.

- Речь о деньгах. Из бюджета мы получаем средства только на одну постановку в год. И потом, пять миллионов на спектакль в сегодняшних условиях — это категорически мало. Если мы хотим реального обновления, новых форм, нам нужно привлекать режиссеров. Валерий Викторович - очень опытный тонкий художественный руководитель, он понимает, что нужна свежая кровь. Но людей же надо чем-то заинтересовать, заплатить режиссёру и художнику, обеспечить хороший свет. Конечно, на том, что сегодня есть, можно ещё какое-то время спокойно жить, но это не вечный двигатель. Туда нужно закидывать топливо. Иначе он рано или поздно остановится.

- Валерий Викторович разделяет эту вашу позицию?

- Нужно его, конечно, спросить, но когда мы разговаривали, у нас было абсолютно одинаковое понимание проблемы. Самаре очень повезло, что здесь есть такой уникальный творческий коллектив, а коллективу повезло, что есть такой зритель. У меня пока нет ответа на вопрос, как так случилось. И каждый день играть разные спектакли — это технологически сложная вещь. Вы мало встретите театров, которые так работают. Я сам с разницей в неделю был на «Тартюфе» и оба раза видел полный зал. Я понимаю, если бы мы его в прошлом месяце показали. Но он шёл меньше недели назад, и снова полный зал, и не маленький.

- В Самаре много людей и не так много театров.

- У вас, на самом деле, много театров. Оперный огромный, большой зал в Доме офицеров.

- Он всё-таки концертный.

- Надо понимать, что с точки зрения маркетинга с нами конкурируют даже кинотеатры.

- И торговые центры. Это понятно.

- И телевизор, и диван домашний. Мы не должны про них забывать. Для меня эта история с полными залами в Самарской драме пока - феномен, который надо изучать и относиться к нему очень бережно. Поломать — легко, я видел, как это происходит, и не хотел бы, чтобы такое было связано с моим именем.

- Что больше всего вас удивило в Самаре?

- Любовь зрителей к театру. Никогда не слышал, чтобы столько людей говорили о нём, чтобы все считали поход сюда праздником. Не важно, знают они, кто я, или нет, я слышу это постоянно, от водителей такси до обитателей высоких кабинетов. Мы даже хотим сделать небольшую рекламную кампанию под слоганом «любимый театр», чтобы это понятие за нами закрепилось как брендовое. И, конечно, на фоне этой народной любви печально видеть состояние здания. Но этим мы займемся.

- Вы себя прагматиком или романтиком считаете?

- Я очень романтичный человек. К сожалению, для менеджера даже чересчур. Многие годы занимался творческой работой как креативный директор рекламного агентства, как журналист, потом постепенно перешел на административную, но это просто жизнь так сложилась. Я вообще очень завидую профессии режиссёра, но в школе на профориентации про театр не рассказывали.

Мне кажется, это жутко интересно, когда мгновенно видишь результат. Но и страшно, конечно. А если не примут? Как бы не пойти и не отравиться потом. Хотя режиссёры обычно очень любят свои творения и не сомневаются в собственном величии. Мне бы это было тяжело, я воспитан по-другому и часто сомневаюсь.

- Вообще вы пришли в культуру на волне Пермской культурной революции, как это называлось тогда?

- Да, при этом не сразу чиновником. Тогда в Перми стали проводить крупные фестивали, придуманные по образцу «Московских сезонов». Первый проект назывался «Живая Пермь», позже появились «Белые ночи». И когда министерство стало этим заниматься, оказалось, что для органа госвласти это невозможно, у него все-таки много других функций. Поэтому создали структуру, которая была фактически фестивальной дирекцией. Называлась она очень похоже на самарское агентство -  «Центр по реализации проектов в сфере культуры и молодежной политики». Мне нужно было сформировать технологию работы и одновременно стать директором фестиваля. Сейчас кажется, что это совмещать нереально, а тогда - запросто.

- Как так получилось, что выбор пал на вас? У вас был опыт управления рекламным агентством?

- В какой-то момент в министерство пришла большая команда, в том числе известный пермский журналист Вероника Вайсман. Мы были давно знакомы, я выпускал какие-то программы на телевидении, продюсировал их. Потом уже в статусе творческого директора рекламного агентства организовал много ивентов, работал и с проектами минкульта. Возглавить центр было жутко интересно, потому что это совсем новая история. Ничего не было - ни помещения, ни нормативной базы. Мы спрашивали начальника финансового управления минкульта: «А как деньги тратить?». Я вам серьезно говорю. Нам упали на счет 300 миллионов - как их потратить, чтобы нас не посадили? Всё было на грани фола. Но к деньгам мы очень педантично относились.

И вообще, что такое фестиваль, когда у вас почти 1000 участников и от 50 до 100 тысяч зрителей, когда  одновременно задействованы сотни площадок — мы тогда совсем не понимали. Никто не знал, как это охранять, как обеспечивать безопасность, логистику, а может ли работать на одной площадке одновременно несколько сцен? Нет, не могут, они же будут друг друга перекрывать? А оказывается, могут. Как и в театре, есть внутренняя логистика. Сначала одна сцена работает, потом другая. Теперь подобными формами организации стали пользоваться часто, а на тот момент это вообще был нонсенс. Большая площадь, одна сцена — вот это было всем понятно.

 И ведь «Белые ночи» длились 23 дня, почти весь июнь. В качестве примера мы брали Авиньон или Эдинбург, но там монофестивали — театральные. У каждого за плечами десятилетия истории. Притом они идут в существующих «декорациях» старинного города. А в Перми такого нет, соответственно, декорации в виде фестивального городка пришлось придумать и построить отдельно.

Когда мы уже провели несколько фестивалей, приехали ребята из российского представительства Цирка Дю Солей и стали показывать, как цирк проводит большой фестиваль в Канаде. И я вдруг по фотографиям понял, что это наши «Белые ночи», один в один. Но в Канаде, конечно, сделали то, что в России пока не очень получается — событийный туризм. Монреальское правительство заплатило дю Солею около трёх миллионов евро за создание этого проекта. Они как-то там умеют вычислять, что увеличение времени пребывания туристов в городе на три дня дает доход в два раза больше, чем затраты на фестиваль. А мы так и не научились это считать. До сих пор событийный туризм в России никто толком оценить не может.

- При этом под пермский проект подводилась теоретическая база. Я помню в 2010 году вкладку «Коммерсантъ Review» по итогам Пермского экономического форума, в которой были собраны высказывания экономистов, политиков и деятелей культуры. Все они обосновывали, как современное искусство влияет на развитие инновационной экономики.

- Это был основной посыл Пермской культурной революции — сделать культуру двигателем прогресса в промышленном городе, закрытом, как и Самара, на многие годы. Не социальную сферу (посмотрите на структуру правительства, культура у нас находится в ведении социального блока). Позиция инициаторов была в том, что культура не проситель, а «даватель». Культура будет формировать серьезные инвестиционные и финансовые потоки. В пример приводили проект «Культурная столица Европы», который «поднимал» депрессивные территории, например, Глазго. Не знаю пока, есть ли такие территории в Самаре, но в Пермском крае есть шахтерский поселок Кизел - это прямо Глазго один к одному. Добывали уголь, но он дорогой и невыгодный. С окончанием разработок территория умерла.

Проект «Культурная столица Европы» придумали как раз для таких мест. Он стал идеологической базой для Пермской культурной революции. Двигателем стало всё, что связано с современным искусством, потому что нужно было привлечь молодежь. К сожалению, мы столкнулись с серьезным конфликтом между новым и классическим, и преодолеть его в полной мере не удалось.

- Конфликт со зрителем?

- Нет, даже не со зрителем. Хотя появление новых арт-объектов, которые потом стали символами Перми, в первый момент воспринимали отрицательно. Но когда мы стали изучать европейский и мировой опыт, то увидели, что практически везде было так. Медведей в Берлине тоже сначала ненавидели.

Конфликты были, например, с классическими культурными институциями. Пермский Союз художников не принял категорически эту историю. Были в этих конфликтах и экономические посылы - «кому сколько денег на какие выставки дают», «дайте нам, мы сделаем не хуже», не без этого, но в то же время были серьезные идеологические расхождения. А в проект, кстати, приглашались все, не было никакого фильтра.

Но вот это столкновение старого и нового, современного и классического дало очень много энергии. Огромное количество молодых людей, 18-20-летних, пришли в культуру, сформировались как серьезные продюсеры и многому научились на этой волне. Конфликты, конечно, добавляли искры, хотя это понимаешь со временем, тогда не так веселились. Были очень жесткие столкновения, высказывания, протесты с привлечением всех сил, каких возможно. Надо отдать должное тогдашнему руководству края и губернатору Олегу Чиркунову. Нужно было иметь внутреннюю смелость и силу держать этот удар, сохранять нейтралитет, выдержать критику, не сказать — «ребят, давайте завершим это всё».

- Сейчас так и сделали бы.

- Да, как-то мы теперь меньше любим конфликты. Притом, что конфликты в творчестве — это замечательно. С точки зрения социальной политики лучше пусть там спорят, чем в других областях. И Олег Анатольевич это понимал, он очень опытный политик. Хотя было очень тяжело. Общество разделилось на тех, кто за, и тех, кто против. Традиционный вопрос «а куда деньги дели?» тоже задавали. Недруги были уверены, что много украдено. Но оказалось, что в проекте работали честные люди. Было много проверок, и они особенно ничего не дали по результатам.

- Сейчас из 2022 года как вы оцениваете влияние, которое культурная революция оказала на Пермь?

- Как огромное. Работают появившиеся тогда институции. Например, Музей современного искусства ПЕРММ, сложилось другое отношение к музыкальному театру... Ну и самое главное - у людей изменилось отношение к культуре. Не всегда удаётся правильно этот тонкий инструмент использовать, но даже бюджеты, которые тратят в Перми на культуру, сейчас  несоизмеримо выше, чем у многих соседних регионов. Они сравнимы со столичными.

До сих пор в Перми вспоминают те проекты. Были даже попытки возобновить их, но два раза в одну воду войти нельзя, нужно что-то другое. Хотя этот пример, когда город так тряхануло, заслуживает научного осмысления. В Самару я точно приехал не повторять революцию. Но это был колоссальный опыт, несмотря на то, что я не являюсь прямо уж таким приверженцем современного искусства по своим вкусам.

Если бы у идеологов было чуть больше желания идти на компромисс, наверное, история могла бы продлиться дольше. И самое главное, не хватило времени найти правильные финансовые механизмы. Потому что если культура становится двигателем экономического прогресса, надо это доказать. Но если посмотреть на Эдинбургский, Авиньонский или Зальцбургский фестиваль, станет понятно, что для этого должно пройти довольно много времени.

Ведь что такое Зальцбург? У нас в Пермском крае есть город Соликамск. Моцарт там, конечно, не родился, но по сути Зальцбург — такой же шахтерский город, в котором добывали соль. А сейчас каждый год мировая элита съезжается туда послушать музыку. Понятно, что город экономически живет за счет фестиваля, вузов и сувенирной продукции с Моцартом. А в Перми, например, был Дягилев. Не могу сказать, что мы смогли выжать из этого факта максимум, но попытки предпринимаются. Теодор Курентзис всё время делал ставку на Дягилева и считал, что для Перми это Моцарт. Во всём мире Дягилев — символ «Русских сезонов», русского балета, кстати - абсолютно современного искусства, на тот момент - радикально современного.

- Курентзис, кажется, в какой-то момент не нашёл общего языка с пермской властью.

- Как не нашёл? Он продолжает работать в Перми, не разорвал контакты, сохранил за собой Дягилевский фестиваль. На Заводе Шпагина проектируют помещение под концертный зал. Одну из площадок он хочет превратить в базу для musicAeterna.  Слушайте, Курентзис 11 лет проработал художественным руководителем театра, это большой срок. Где-то он эмоционально выгорел, какие-то обязательства перед ним оказались не выполнены, в этом надо честно признаться. Да, не построен новый театр оперы и балета. Но Курентзис гений, человек мира, его нельзя сделать собственностью одной территории. А художественный руководитель — всё-таки должность административная. Это бумаги, подписи, бюрократия.

- Мы знаем, что опыт Перми пытались распространить на Россию, был проект «Культурный Альянс», Самара тоже в него входила.

- Идеология проекта замечательная. Давайте посмотрим, вот мы - Приволжский федеральный округ. Мы много друг о друге знаем? Часто у вас здесь бывают пермские театры? А вы часто бываете в Перми? А мы в одном округе находимся. Много мы знаем о самарской культуре? А в Самаре о пермской? А мы вместе взятые об Уфе, Казани? Это мы про округ говорим! Поэтому сама идея культурного альянса абсолютно беспроигрышная.

Самарский театр драмы мы тоже хотели бы показывать и в других городах региона, и за пределами области. Я приехал из Перми и увидел здесь совсем другой театр. Думал, все уже перешли на иные рельсы и пытаются друг друга удивить, а здесь классический русский психологический театр сохранен в своем первозданном виде. Это надо охранять, как культурное наследие.

- После такого пермского размаха вам не будет скучно в самарском театре?

- Нет, здесь огромный объём работы. И для каждого министра культуры возглавить потом какой-нибудь театр — это прекрасное продолжение карьеры. Министр культуры — непростая должность и, по сути дела, тупиковая политически. Потому что инфраструктурные министры могут дальше возглавлять корпорации, например, а министру культуры куда? Ну вице-премьером, может быть, но это предел. Я, честно говоря, не встречал ещё губернаторов — бывших министров культуры. На какой-то период возглавить интересное учреждение — это хороший выход из положения и правильное использование министерского опыта. А масштабы задач в самарском театре такие, что хватит ещё не на одного директора.

Фото: Екатерина Ершова, Виталий Шабинский

Комментарии ()

    Рекомендуемое

    Руководитель киностудии «Печка» Екатерина Куричева: «К сожалению, взрослые передают детям свой страх осуждения и страх совершить ошибку»
    31 октября 2023, 08:15
    Руководитель киностудии «Печка» Екатерина Куричева: «К сожалению, взрослые передают детям свой страх осуждения и страх совершить ошибку»

    В Самаре в школе искусств №4 на проспекте Кирова, 177 есть своя анимационная студия – «Печка». Это уютное пространство, где можно воплощать самые смелые идеи. Здесь занимаются дети от трёх до 16 лет. Их работы участвовали в российских конкурсах и международных фестивалях. Встретились с руководителем «Печки» Екатериной Куричевой и узнали, тяжело ли делать мультики, можно ли при этом импровизировать и петь.

    Аида Мерц: «На протяжении всех 365 дней я выбирала какое-то одно событие для иллюстрации»
    17 апреля 2024, 13:28
    Аида Мерц: «На протяжении всех 365 дней я выбирала какое-то одно событие для иллюстрации»

    Самарская художница и иллюстратор Аида Мерц ведёт визуальный ежедневник, создаёт зины и участвует в выставках. В этом году её работы показали на выставке «Ты была хорошей девочкой?» в art-place «КУБ». Эти яркие и эмоциональные рисунки запомнились многим. Мы встретились с Аидой и узнали, зачем рисовать свой день, в чём искать вдохновение и чем интересны сказки малых народов.

    Художник моды из Самары: «На выставке, чтобы люди не подходили обниматься, я облил пиджак краской»
    31 мая 2022, 22:45
    Художник моды из Самары: «На выставке, чтобы люди не подходили обниматься, я облил пиджак краской»

    Марк Берне исследует гендерную идентичность через призму моды. Самарский художник читает лекции на эту тему и проводит персональные выставки, где касается темы внешнего вида людей и необычных атрибутов одежды. Мы поговорили с автором о том, как меняется мода, где можно найти достойные вещи и о том, что можно считать произведением искусства.

    Реставратор ретромотоциклов и автомобилей Евгений Jack: «Ты приезжаешь из такого путешествия и думаешь: «***[жесть], как хорошо, что я доехал!»
    02 мая 2024, 07:45
    Реставратор ретромотоциклов и автомобилей Евгений Jack: «Ты приезжаешь из такого путешествия и думаешь: «***[жесть], как хорошо, что я доехал!»

    Евгений Jack играет на волынке в фолк-группе Dead Rabbits (16+) и занимается изготовлением реплик средневекового вооружения. Кроме этого, он увлекается реставрацией ретромотоциклов и автомобилей. Казалось бы, эти музейные экспонаты безнадёжно устарели и не годятся для современного ритма жизни. Однако мастер на все руки перебрал технику «по кусочкам», чтобы подарить ей вторую жизнь. Евгений рассказал про ретровыставки, про то, как нашёл «Волгу» 1960-х годов и превратил военный мотоцикл, который постоянно глох в пробке, в транспорт для путешествий по городам России.